- Модест Алексеевич, - взволнованно говорил усатый, - чем наступать мне на хвост, обратите внимание на эту знатную белибердяевщину <...>
- Извините, Крок Адилович, - виновато расшаркался лысый Модест Алексеевич, - но вы рискуете <...>, препираясь со мной, упустить из виду очередное творение Крейда!
Лев Гурский. Перемена мест.
Кр.А. Ну что, мой друг, насупим брови? Не адвокат, так автомат...
А.Н. Оставь для книг потоки крови. И кто царю не виноват, не грешен Богу? - Всяк хлопочет, всяк славы ищет, денег хочет, сегодня, завтра и вчера. Как Бондарев писал - игра!
Кр.А. Как Хейзинга, Бахтин и Шиллер! Как Потрясающий копьем!
А.Н. Нет, Бондарев. Давно решили мы, что твое, а что мое: тебе премудрое злоречье, а мне - злоречье без затей.
Кр.А. Породы вашей человечьей не разгадать мне, ей-же-ей. О злоязычии толкуешь, а похитителю не мстишь, как будто даже не ревнуешь, не бьешь копытом, в ус не дуешь, а вянешь, чахнешь и молчишь. Каков ты стал! Твое творенье бесстыдно предает тисненью, затейливо ввернув в роман...
А.Н. Американец не цыган, не скот, не Байрон, не Сенека! Понра- вилось - переписал: так поступают все от века...
Кр.А. Мольер...
А.Н. Во-во. Ты сам сказал. Страница наша - клад чудесный для всех, кому дается клад. Но, кажется, тебе известно, что не у каждого угла лоток с заветными листами стоит, прельщает и манит: пусть Гурский звонкими томами страницы наши заменит. Его прыгучие герои, его чудовищные бои (когда патронам нет конца) умеют привлекать сердца. Коловращение сюжета затянет в наш домашний круг того, кто не решится вдруг сменить монету на газету, того, кто с Делей не знаком, кто Ковалева не читает и Шенберга не отличает от Шона Берга, а потом отыщет истина дорогу. Оставь бе- зумную тревогу. Все на потребу, все добро. Игра останется игрой.
Кр.А. А ты - унылым оптимистом. Панглосу вслед твердить готов: все к благу в лучшем из миров -- и ждать, покуда "Монте-Кристо" откушав, сумрачный народ на Льва Толстого перейдет. Я не таков!
А.Н. Оно понятно! Хвост, зубы.
Кр.А. Просьба: не дерзить! Когда-то, в годы невозвратны, ты за- хотел изобразить себя таким. Ты сам спроворил мой образ, метод, стиль и слог: кепчонка вспыхнула на воре - таков любой игры итог. И обсуждаемый - тем паче: роман пожрется мощным львом, не обитавшим в Аппалачах, но созданным сухим умом.
А.Н. Тебе знаком ли атлас мира? Откуда в Аппалачах львы?
Кр.А. Откуда на брегах Москвы суккубы, гарпии, вампиры, Ученый Кот и Крок Адилов?
А.Н. Ладно, ладно, победил. Но все ж твое негодованье внушает подозренье мне. Обиженного содроганье просматривается в огне твоих суровых обличений. Ведь Гурского чудесный гений...
Кр.А. Фи!
А.Н. Дай же мне договорить! Не оттого ль ты рвешься мстить, что остроумный сочинитель, любимец света, тьмы гонитель тебя представил чудаком? Сдается мне, все дело в том, что ты искал иную долю, хотел сыграть иную ролю, предстать героем и борцом, взмахнуть торжественным хвостом и опрокинуть лиходеев, а тут экс-мент из иудеев распутал козни трех "контор", порушил страшный заговор, страну избавил от тирана, ну, словом, он герой романа, а ты - комический статист. Отселе гнев, отселе свист.
Кр.А. Терпел твой вздор я слишком долго, но есть терпению пре- дел: тобой, увы, мой друг, оболган, скажу, о чем молчать хотел. Ты в Яше Штерне зришь героя, не замечая, как собою сей недоумок упоен. Давно бы спал в могиле он, когда б не я. Он принял сдуру себя за важную фигуру: он разгадал! он раскопал! Чего ж он сразу не узнал гэбэшницу в прелестной Жанне? Когда он справки наводил о том, кто ум его купил? Чем дело кончилось в романе?
А.Н. Добром, конечно же, добром!
Кр.А. Ага. Но я ведь не о том. Отрыты трупы депутатов, повержены их двойники, погиб великий махинатор, рыдает мерзкий хмырь из Штатов, снижают Жанночке зарплату, - ну, право, сдохнешь от тоски. Твой Штерн уверовал в победу.
А.Н. Ты позабыл про эпилог?
Кр.А. Забыть? Забвенья не дал Бог. А почему, скажи-ка, смог, презрев триумфов мнимых смог, твой Штерн...
А.Н. Подобно Архимеду, что в ванной мылясь, угадал секрет подделанной короны.
Кр.А. Сравни его еще с Ньютоном, что под антоновкой дремал!
А.Н. Фрейдизм! Немало в нем смешного. Смысл притяжения земного в романе постигаешь ты, когда обрушен с высоты Модеста дерзостной рукою на голову ТВОЮ волюм!
Кр.А. Да, изнемог твой гордый ум. Голубчик, право, что с тобою? Очнись! Поверить не хочу, что ты не чуешь здесь подлога. Пусть Бодрийар и Подорога тебе неведомы, но чушь, что ты изрек, столь примитивна!
А.Н. Кончай ругаться!
Кр.А. Это дивно! Как быть? Пожалуй, изъяснюсь. По Фрейду толко- вать пристало здесь Гурского. Отнюдь не мало силенок тратил этот гусь...
А.Н. Лев!
Кр.А. Гусь!
А.Н. Лев!
Кр.А. Гусь! Хотел слукавить и скрыть, кто истинный герой! Кто тщится ближнего бесславить, себя же выдаст с головой. В основе жалкого романа лежит проверенный кунштюк - двойничество. Ты помнишь, друг, о Достоевском?
А.Н. Да.
Кр.А. Не странно, что на проблему двойников филологической доро- гой выходит прокурор? Как много средь бурных торжищ и пиров ты зрел столь тонких прокуроров?
А.Н. Я, к счастью, никаких не зрел.
Кр.А. Вот как, однако, ты запел! Смиряй, смиряй свой гордый норов. Не прокурор, а книгочий рассеял сумрачную тайну. Ни озаре- ния случайны, ни колебания стихий, ни перестрелки в подворотнях, ни маскировки под луной, ни болтунов ретивых сотни не сдвинули бы дела - но! Словцо "двойник" - и все в ажуре. Жанр - детектив, мотив - двойник. Нет нового в литературе, я распознал проблему вмиг, вплоть до финального явленья суперзлодея, что сочтен был умершим.
А.Н. На удивленье, выходит, братец, ты умен.
Кр.А. Выходит, так: наводки Штерну я беспрестанно подавал, когда же действовал он скверно, то я мальчишку выручал, вступая на тропу контакта (без договора и контракта) с тем явно подставным лицом, кто хочет Штерновым отцом предстать, прославиться и премий за то десяток получить. И что в ответ? - Насмешек бремя! Сокрылась совесть! Стыд молчит!
А.Н. Не я, а ты ума лишился. Именье где и где вода? То ты в романе угнездился, все за героя угадав, то автору даешь советы. Признаться, смысла в этом нету.
Кр.А. А разве автор не герой? А я, приятель, кто такой? Ответа нету и не будет. Тогда задам другой вопрос: о чем роман?
А.Н. Вопрос твой чуден. Неужто отвечать всерьез?
Кр.А. Вот имннно. О чем писанье с покражей мудрости твоей?
А.Н. Конем и трепетною ланью равно владеет автор сей. Связь политической интриги с аферой типа МММ позволила в пространстве книги затронуть множество проблем. Мы созерцаем бизнес книжный, преступный, сложный и подвижный. Мы наблюдаем светский быт, никто, пожалуй, не забыт. Электрик, режиссер, мокрушник, мент, журналист и депутат, книгопродавец и солдат, бомж, проститутка, цэрэушник; чтоб далеко не уходить, замечу, есть и Крок Ади...
Кр.А. ...лов. Сколько можно повторяться? Однажды шутка хороша. Все так, но, надобно признаться, ты, брат, не понял ни шиша.
А.Н. Ты про онегинские игры? "Охоту к перемене мест"? Не лев, так тигр возьмет в эпиграф: "А Васька слушает, да ест". Постмодернизм, хоть имя дико, но всем ласкает слух оно. Теперь твои я понял крики.
Кр.А. Да понял ты давным-давно, а мелким бесом рассыпался, перешутить меня старался, чтоб только от себя отвлечь мысль неотвязную, блажную.
А.Н. Какую?
Кр.А. Знаешь сам какую: собрать все книги бы да сжечь.
А.Н. Блажен, кто смог от ней укрыться. Блаженней, кто ее не знал, кто вдохновенье, как жарптицу, в златую клетку не сажал, кто в псевдонимах не нуждался, кто за бестселлером не гнался, кто отработав свой урок как журналист иль педагог, бросается к перу с бумагой, находит рифму и сюжет, теряет, плачет, вновь блажен, переполняется отвагой, клокочет, дабы написать поэму песен в двадцать пять.
Кр.А. ВЫ СОВЕРШЕННО ПРАВЫ, НО НАШ ДИАЛОГ ЖДУТ В РЕДАКЦИИ.

"Сегодня", 1995, N 125 (7 июля), с. 10